пришел, увидел... афигел оО
18.01.2010 в 14:06
Пишет Айко, ёпт:*_*
URL записи18.01.2010 в 01:24
Пишет Лукасса:Пикник на крыше
Очень, очень давно прочитала эту вещь, и так же давно хотела ее найти. Теперь вот сижу, перечитываю и наслаждаюсь.
Сванте Свантесон, 8 лет, ученик самой обычной стокгольмской школы.Сванте Свантесон, 8 лет, ученик самой обычной стокгольмской школы.
Накануне стоим мы с Кристером после школы, остается только ранцы с плеч сбросить и по домам их закинуть. Я просто так стенку подпираю, мне больше всего хочется сейчас леденец пососать, а Кристер все нудит – домашние задания переспрашивает, да правильно ли он все записал, да подтверждаю ли я, да есть ли это все у меня в тетради или я просто так киваю, от балды фуфло гоню. Унылый он в последнее время какой-то. Как собачий щенок. Другого бы я знал, как в чувство привести: саданул бы локтем по ребрам, потом учебником – по башке. С Кристером так нельзя, средство не годится – порода у него не та.
- Слушай, - говорю, - Кристер… А что, если нам по крыше прогуляться?
- Постой, - говорит он, - крыша? Та, что сверху?
- Ну, да.
Вылечился мой Кристер: уши торчком, хвост пистолетом.
- Пойдем, - говорю, - леденцов пососем! – и в подъезд свернул.
- Ай да ты! – говорит он, а сам улыбается. Все про меня понял. – Ну, идти, значит, идти. Завтра утром и соберемся. Часов в девять, как только родители на работу утопают.
- Заметано, - говорю.
Утром выхожу из своей комнаты, а в коридоре Боссе.
- Здорово, - говорит, - Малыш.
Я его вежливо так обрываю:
- Я тебе не малыш. Ты ко мне свысока не подваливай, шведская оглобля.
- Господи, Малыш, - говорит он в изумлении, - да тебя же все так называют.
Я перед крышей взвинченный, да еще и без леденцов под рукой, взял его за резинку на пижамных штанах и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и по какому недоразумению у наших общих родителей на свет появился.
Он плюнул и уже без этих нежностей говорит:
- Папа хочет тебя видеть.
- Вот то-то, - говорю я, - это другое дело. Учись, Боссе, старшим братом будешь.
А сам думаю: «Что за новости? С чего это я Папе в такую рань понадобился?»
Ладно, иду к Папе. У него отдельный кабинет, хороший такой кабинет, кресло кожаное, книжные полки под потолок. Папа сидит в кресле, листает газету, сипит своей трубкой.
- Здравствуй, - говорю, - Папа.
Он смотрит на меня поверх страниц, долго так смотрит.
- Малыш? – говорит.
- Я, - отвечаю я, а самому смешно, спасу нет, нервное хихиканье какое-то разбирает.
- Тебе уже восемь лет.
- Скоро будет, - говорю.
Папа захлопнул газету и сумрачно спрашивает:
- Опять за старое взялся?
- За какое такое старое?
- Сам знаешь. Мне на тебя пожаловались.
Так, думаю.
- И кто именно?
Он нахмурился и стал выбивать свою трубку в пепельницу.
- Ты же понимаешь, что я не могу этого рассказать. Мой тебе дружеский совет: брось это дело, брось навсегда. Если снова попадешься, легкой головомойкой не отделаешься. И из школы тебя исключат. Понятно?
- Понятно, - говорю. – Одно только не понимаю: какая гадина на меня стукнула?
Но Папа уже уткнулся в свою газету и сипит трубкой. В газете, что ли, про меня написано?!
Ладно. Возвратился в свою комнату, снял пижаму, натянул трусы и футболку, бросил в рот леденец и все размышляю: откуда ветер дует? Тем временем Папа и Мама ушли, Боссе и Бетан тоже намылились, я сунулся к двери, и тут меня осенило, да так осенило, что я вернулся и еще один леденец в рот запихнул. Получалось, что на крышу-то мне идти сегодня нельзя. И завтра нельзя, и послезавтра тоже. Мне даже как-то полегчало, что сегодня на крышу не лезть. Только как об этом Кристеру помягче сообщить?
Ну, я ему и выдал:
- На крышу не лезу. Вопросы есть?
Он меня на площадку между этажами увел, на подоконник посадил и сам рядом уселся. Сидим, молчим.
- Что-то случилось? – спрашивает.
Что я ему отвечу?
- В лото вчера продул. Знаешь, как Бетан играет?
- Подожди, - говорит он. – Ты что, раздумал?
Я аж закряхтел.
- Нельзя мне на крышу, - объясняю, - понимаешь? Меня Папа сегодня строго-настрого предупредил. Кто-то ему стукнул.
Он скис. Снова стал, как щенок побитый.
- Честное слово, Малыш, я никому!..
- Брось, - говорю. – Разве я о тебе?
Посмотрел он на меня исподлобья, с подоконники сполз, походил по площадке:
- Слушай, Малыш, а у меня пятиэровая монетка есть.
Я сначала не понял, хвастается он, что ли, у меня вот тоже была на прошлой неделе, эка невидаль, и тут до меня дошло: он думает, что я цену себе набиваю. Ах ты, думаю, гадина, за кого меня принимаешь?.. Рот открыл, чтобы выдать ему, и осекся. А за кого ему меня принимать? Сам ведь вылез с предложением, а теперь в кусты.
- Ладно, - говорю, - хватит болтать. Полчаса на сборы. Встречаемся внизу.
Дома я оделся. В пакет тефтелек из совороды набросал. В общем, через тридцать минут мы с Кристером были готовы, и я лифт вызвал.
- А почему не по лестнице? – Кристер спрашивает.
- Потому, - говорю, - что в лифте дверных глазков нет. Нам лишний раз светиться ни к чему. И вообще: я сейчас за главного. Если я скажу – иди на руках, то ты должен тут же свой тощий зад задрать и стойку сделать, как акробат. Иначе лучше сразу вернуться.
Кристер только кивает судорожно.
Тут лифт остановился, и мы вылезли.
Дальше по чердачной лестнице вверх. Дверь там, конечно, заперта, но мне это раз плюнуть. Поставил Кристера позади себя, толкнул створку. Подождал, чтобы глаза к сумраку привыкли. Шагнул вперед, и тут меня озноб продрал. Крыша. Вот она, прямо над нами. Стропила торчат, между ними веревки какие-то. Хлам кругом. Детская коляска сбоку приткнута, даже бельишко в ней вроде как чистенькое. Это сколько ж лет она тут так стоит? Коробки какие-то. Ящики. Первая заповедь крышелаза – ничего не трогать. Хапки жадные к чужому добру не тянуть. Не то так налетишь – Мама с Папой не опознают. «Кубики» еще ничего, только грохоту от них много, а вот на «паровую машину» наткнешься – света можешь больше не увидеть.
Сунул я руку в пакет, вытащил тефтельку. Примерился и кинул ее вперед. Тефтелька хорошо легла – мягко, со шлепком. Я прислушался – никто не пищит, не скребется.
- Ну, давай.
Двинулись мы потихоньку. Вторая заповедь – смотри, куда ногу ставишь. А вот по сторонам на чердаке глазеть зря не нужно. Мало ли, что там в темном углу скрывается? Одна «смертоносная мумия» чего стоит!
Нет, все-таки – удивительно крыша себя обозначает. Вот взять, к примеру окна – во всем доме они одинаковые. Но квартирные – чистые, прозрачные, а чердачные – грязные, в подтеках, и даже стекла в них какие-то мутные. И пыль. Уж, казалось бы, как ее сквозняком по чердаку носит, а в парадное – ни-ни.
Добрались мы до окошка. Я упаковочку из кармана вытащил, леденец в рот закинул, фантик в карман спрятал. На раму надавил. Дунул тихонько через левое плечо. И вылез на крышу.
Кто на крыше не был, тому не понять. Мир тут совсем другой. То есть, конечно, все, вроде, как обычно, но чувствуешь сам, что это не так. Тьфу, ты. Не могу объяснить. Это все равно, что щенка кому-то описывать: только пальцами шевелишь и мычишь беспомощно.
Крашеное кровельное железо. Черепица. Дымоходы. В стороне антенны торчат – вот к ним точно соваться не следует. Филле, который на крыше часто промышлял, путь однажды решил сократить – пошел по гребню. Знал ведь, наверное, что делать так не стоит, а пошел. Ну, и соскользнула у него нога. Схватился пятерней за антенну. Что тут было! От антенны – дым, от Филле – дым, и не просто – а с ядовитым таким шипением. И запашок.
Нет, к антеннам мы не пойдем. Где-то тут у меня знакомая трещинка была. Ногу удобно ставить – не скользит. Вот по ней-то, родной, мы и двинемся.
Потопали мы вперед. Кристер за моим плечом сопит, не отстает. Черепица постукивает.
У первого дымохода сделали остановку. Сам дымоход, конечно, тоже не подарок, но от ветра, например, почти на сто процентов спасает. Расположились, Кристер огляделся. Ему-то впервой. Справа, слева, впереди – все крыши. Разноцветные, рябые, плоские, скатные. Весь город здесь – одна большая крыша, в полмира размером. А другие полмира – небо. И ты в самом центре. Тут у кого угодно котелок забурлить может.
Дождался я, когда у Кристера обалдение в глазах улеглось. Снова двинулись, короткими переходами. Тут меня будто кольнуло.
- Погоди, - говорю, - стой.
И сам слушаю.
- Что там? – Кристер шепчет.
Я только плечом мотнул: не мешай. И тут же, сквозь посвист ветра: трррр… трррр… трррр… По проводу, чиркающему об конек. И где мои глаза раньше были? Кто ж так провода бестолково тянет?!
- Перепрыгнем? – дышит мне в ухо Кристер.
Машу кулаком:
- Я тебе перепрыгну!
- Сворачиваем, - говорю. – Дальняя дорога короче.
Добрались мы до дальнего чердачного окна. Тут одно из моих любимых мест, посидеть можно спокойно.
- Смотри, - говорю, - что сейчас будет.
И тефтельку плавненько бросаю.
Запрыгала тефтелька по скату – шмяк, шмяк, шмяк. Вроде, нормально так пошла, а на полпути – рраз! Выскочила откуда-то рыжая тень и с тефтелькой вбок метнулась.
- Здорово! – Кристер говорит. – А можно еще одну?
Эх, чудило, да разве ж тут одной обойдешься?
Кинул я еще восемь тефтелек. Последнюю нарочно на самый край – и повезло нам: бросок, скрежет по черепице, вой, и все за краем исчезло. Такое не часто увидишь.
Посидели мы с Кристером еще. Небо потемнело. Это ж сколько часов мы тут уже провели? Время на крыше совсем по-другому течет.
Я шею вытянул – кругом окна и фонари загораются. Словно серебристая паутина на городе проступает.
- Что, - говорю, - возвращаемся?
Кристер на ноги вскочил, потянулся. К краю подошел. Повернулся ко мне лицом. Руки раскинул.
- Эх, говорит, - красота!
Поднял я на него глаза, и горло у меня перехватило: ни слова не могу сказать. Хочу крикнуть: стой, мол, замри! - и не могу. Да и не успел бы, наверное, слишком уж быстро все получилось.
Откинулся Кристер назад и спиной – в это свечение вечернее, в паутину серебристую. Все во мне обмерло, вижу только его глаза в пол-лица и улыбку дурацкую. А через миг и это пропало.
Весь обратный путь я на автопилоте проделал. Пару раз едва жив остался, напоследок мордой по косяку проехался. Вызвал лифт и поехал вниз, и все время думал только о том, как буду сколупывать обертку и класть в рот леденец.
Перед домом уже кричали, и люди носились туда-сюда, где-то выла сирена, может, даже и не одна, наверняка неслись к нам и пожарные, и скорая, и полиция. У меня в голове не было ни единой связной мысли, только крыша, и серебристая паутина, и Кристер.
А кто ж ему на крышу подняться предложил? Как подумал я об этом, так чуть не завыл в голос. А потом гляжу: Гунилла бежит.
Ножками перебирает, юбчонка над коленками телепается. Ни на кого не смотрит, и как-то сразу я понял: меня она ищет.
- Здравствуй, - говорю, - Гунна. Куда это ты, - говорю, - направилась?
Она меня взглядом окинула, сразу все увидела, и физиономию мою расцарапанную, и глаза мокрые, и одежду, всю в пыли и паутине.
Повисла она у меня на шее, рыдает, я сам то хихикаю, как сумасшедший, то слезу пускаю, а она уткнулась мне в плечо и все повторяет:
- Что же теперь с тобой будет, Малыш?.. Что же теперь с тобой будет?..
(с)перто
URL записиОчень, очень давно прочитала эту вещь, и так же давно хотела ее найти. Теперь вот сижу, перечитываю и наслаждаюсь.
Сванте Свантесон, 8 лет, ученик самой обычной стокгольмской школы.Сванте Свантесон, 8 лет, ученик самой обычной стокгольмской школы.
Накануне стоим мы с Кристером после школы, остается только ранцы с плеч сбросить и по домам их закинуть. Я просто так стенку подпираю, мне больше всего хочется сейчас леденец пососать, а Кристер все нудит – домашние задания переспрашивает, да правильно ли он все записал, да подтверждаю ли я, да есть ли это все у меня в тетради или я просто так киваю, от балды фуфло гоню. Унылый он в последнее время какой-то. Как собачий щенок. Другого бы я знал, как в чувство привести: саданул бы локтем по ребрам, потом учебником – по башке. С Кристером так нельзя, средство не годится – порода у него не та.
- Слушай, - говорю, - Кристер… А что, если нам по крыше прогуляться?
- Постой, - говорит он, - крыша? Та, что сверху?
- Ну, да.
Вылечился мой Кристер: уши торчком, хвост пистолетом.
- Пойдем, - говорю, - леденцов пососем! – и в подъезд свернул.
- Ай да ты! – говорит он, а сам улыбается. Все про меня понял. – Ну, идти, значит, идти. Завтра утром и соберемся. Часов в девять, как только родители на работу утопают.
- Заметано, - говорю.
Утром выхожу из своей комнаты, а в коридоре Боссе.
- Здорово, - говорит, - Малыш.
Я его вежливо так обрываю:
- Я тебе не малыш. Ты ко мне свысока не подваливай, шведская оглобля.
- Господи, Малыш, - говорит он в изумлении, - да тебя же все так называют.
Я перед крышей взвинченный, да еще и без леденцов под рукой, взял его за резинку на пижамных штанах и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и по какому недоразумению у наших общих родителей на свет появился.
Он плюнул и уже без этих нежностей говорит:
- Папа хочет тебя видеть.
- Вот то-то, - говорю я, - это другое дело. Учись, Боссе, старшим братом будешь.
А сам думаю: «Что за новости? С чего это я Папе в такую рань понадобился?»
Ладно, иду к Папе. У него отдельный кабинет, хороший такой кабинет, кресло кожаное, книжные полки под потолок. Папа сидит в кресле, листает газету, сипит своей трубкой.
- Здравствуй, - говорю, - Папа.
Он смотрит на меня поверх страниц, долго так смотрит.
- Малыш? – говорит.
- Я, - отвечаю я, а самому смешно, спасу нет, нервное хихиканье какое-то разбирает.
- Тебе уже восемь лет.
- Скоро будет, - говорю.
Папа захлопнул газету и сумрачно спрашивает:
- Опять за старое взялся?
- За какое такое старое?
- Сам знаешь. Мне на тебя пожаловались.
Так, думаю.
- И кто именно?
Он нахмурился и стал выбивать свою трубку в пепельницу.
- Ты же понимаешь, что я не могу этого рассказать. Мой тебе дружеский совет: брось это дело, брось навсегда. Если снова попадешься, легкой головомойкой не отделаешься. И из школы тебя исключат. Понятно?
- Понятно, - говорю. – Одно только не понимаю: какая гадина на меня стукнула?
Но Папа уже уткнулся в свою газету и сипит трубкой. В газете, что ли, про меня написано?!
Ладно. Возвратился в свою комнату, снял пижаму, натянул трусы и футболку, бросил в рот леденец и все размышляю: откуда ветер дует? Тем временем Папа и Мама ушли, Боссе и Бетан тоже намылились, я сунулся к двери, и тут меня осенило, да так осенило, что я вернулся и еще один леденец в рот запихнул. Получалось, что на крышу-то мне идти сегодня нельзя. И завтра нельзя, и послезавтра тоже. Мне даже как-то полегчало, что сегодня на крышу не лезть. Только как об этом Кристеру помягче сообщить?
Ну, я ему и выдал:
- На крышу не лезу. Вопросы есть?
Он меня на площадку между этажами увел, на подоконник посадил и сам рядом уселся. Сидим, молчим.
- Что-то случилось? – спрашивает.
Что я ему отвечу?
- В лото вчера продул. Знаешь, как Бетан играет?
- Подожди, - говорит он. – Ты что, раздумал?
Я аж закряхтел.
- Нельзя мне на крышу, - объясняю, - понимаешь? Меня Папа сегодня строго-настрого предупредил. Кто-то ему стукнул.
Он скис. Снова стал, как щенок побитый.
- Честное слово, Малыш, я никому!..
- Брось, - говорю. – Разве я о тебе?
Посмотрел он на меня исподлобья, с подоконники сполз, походил по площадке:
- Слушай, Малыш, а у меня пятиэровая монетка есть.
Я сначала не понял, хвастается он, что ли, у меня вот тоже была на прошлой неделе, эка невидаль, и тут до меня дошло: он думает, что я цену себе набиваю. Ах ты, думаю, гадина, за кого меня принимаешь?.. Рот открыл, чтобы выдать ему, и осекся. А за кого ему меня принимать? Сам ведь вылез с предложением, а теперь в кусты.
- Ладно, - говорю, - хватит болтать. Полчаса на сборы. Встречаемся внизу.
Дома я оделся. В пакет тефтелек из совороды набросал. В общем, через тридцать минут мы с Кристером были готовы, и я лифт вызвал.
- А почему не по лестнице? – Кристер спрашивает.
- Потому, - говорю, - что в лифте дверных глазков нет. Нам лишний раз светиться ни к чему. И вообще: я сейчас за главного. Если я скажу – иди на руках, то ты должен тут же свой тощий зад задрать и стойку сделать, как акробат. Иначе лучше сразу вернуться.
Кристер только кивает судорожно.
Тут лифт остановился, и мы вылезли.
Дальше по чердачной лестнице вверх. Дверь там, конечно, заперта, но мне это раз плюнуть. Поставил Кристера позади себя, толкнул створку. Подождал, чтобы глаза к сумраку привыкли. Шагнул вперед, и тут меня озноб продрал. Крыша. Вот она, прямо над нами. Стропила торчат, между ними веревки какие-то. Хлам кругом. Детская коляска сбоку приткнута, даже бельишко в ней вроде как чистенькое. Это сколько ж лет она тут так стоит? Коробки какие-то. Ящики. Первая заповедь крышелаза – ничего не трогать. Хапки жадные к чужому добру не тянуть. Не то так налетишь – Мама с Папой не опознают. «Кубики» еще ничего, только грохоту от них много, а вот на «паровую машину» наткнешься – света можешь больше не увидеть.
Сунул я руку в пакет, вытащил тефтельку. Примерился и кинул ее вперед. Тефтелька хорошо легла – мягко, со шлепком. Я прислушался – никто не пищит, не скребется.
- Ну, давай.
Двинулись мы потихоньку. Вторая заповедь – смотри, куда ногу ставишь. А вот по сторонам на чердаке глазеть зря не нужно. Мало ли, что там в темном углу скрывается? Одна «смертоносная мумия» чего стоит!
Нет, все-таки – удивительно крыша себя обозначает. Вот взять, к примеру окна – во всем доме они одинаковые. Но квартирные – чистые, прозрачные, а чердачные – грязные, в подтеках, и даже стекла в них какие-то мутные. И пыль. Уж, казалось бы, как ее сквозняком по чердаку носит, а в парадное – ни-ни.
Добрались мы до окошка. Я упаковочку из кармана вытащил, леденец в рот закинул, фантик в карман спрятал. На раму надавил. Дунул тихонько через левое плечо. И вылез на крышу.
Кто на крыше не был, тому не понять. Мир тут совсем другой. То есть, конечно, все, вроде, как обычно, но чувствуешь сам, что это не так. Тьфу, ты. Не могу объяснить. Это все равно, что щенка кому-то описывать: только пальцами шевелишь и мычишь беспомощно.
Крашеное кровельное железо. Черепица. Дымоходы. В стороне антенны торчат – вот к ним точно соваться не следует. Филле, который на крыше часто промышлял, путь однажды решил сократить – пошел по гребню. Знал ведь, наверное, что делать так не стоит, а пошел. Ну, и соскользнула у него нога. Схватился пятерней за антенну. Что тут было! От антенны – дым, от Филле – дым, и не просто – а с ядовитым таким шипением. И запашок.
Нет, к антеннам мы не пойдем. Где-то тут у меня знакомая трещинка была. Ногу удобно ставить – не скользит. Вот по ней-то, родной, мы и двинемся.
Потопали мы вперед. Кристер за моим плечом сопит, не отстает. Черепица постукивает.
У первого дымохода сделали остановку. Сам дымоход, конечно, тоже не подарок, но от ветра, например, почти на сто процентов спасает. Расположились, Кристер огляделся. Ему-то впервой. Справа, слева, впереди – все крыши. Разноцветные, рябые, плоские, скатные. Весь город здесь – одна большая крыша, в полмира размером. А другие полмира – небо. И ты в самом центре. Тут у кого угодно котелок забурлить может.
Дождался я, когда у Кристера обалдение в глазах улеглось. Снова двинулись, короткими переходами. Тут меня будто кольнуло.
- Погоди, - говорю, - стой.
И сам слушаю.
- Что там? – Кристер шепчет.
Я только плечом мотнул: не мешай. И тут же, сквозь посвист ветра: трррр… трррр… трррр… По проводу, чиркающему об конек. И где мои глаза раньше были? Кто ж так провода бестолково тянет?!
- Перепрыгнем? – дышит мне в ухо Кристер.
Машу кулаком:
- Я тебе перепрыгну!
- Сворачиваем, - говорю. – Дальняя дорога короче.
Добрались мы до дальнего чердачного окна. Тут одно из моих любимых мест, посидеть можно спокойно.
- Смотри, - говорю, - что сейчас будет.
И тефтельку плавненько бросаю.
Запрыгала тефтелька по скату – шмяк, шмяк, шмяк. Вроде, нормально так пошла, а на полпути – рраз! Выскочила откуда-то рыжая тень и с тефтелькой вбок метнулась.
- Здорово! – Кристер говорит. – А можно еще одну?
Эх, чудило, да разве ж тут одной обойдешься?
Кинул я еще восемь тефтелек. Последнюю нарочно на самый край – и повезло нам: бросок, скрежет по черепице, вой, и все за краем исчезло. Такое не часто увидишь.
Посидели мы с Кристером еще. Небо потемнело. Это ж сколько часов мы тут уже провели? Время на крыше совсем по-другому течет.
Я шею вытянул – кругом окна и фонари загораются. Словно серебристая паутина на городе проступает.
- Что, - говорю, - возвращаемся?
Кристер на ноги вскочил, потянулся. К краю подошел. Повернулся ко мне лицом. Руки раскинул.
- Эх, говорит, - красота!
Поднял я на него глаза, и горло у меня перехватило: ни слова не могу сказать. Хочу крикнуть: стой, мол, замри! - и не могу. Да и не успел бы, наверное, слишком уж быстро все получилось.
Откинулся Кристер назад и спиной – в это свечение вечернее, в паутину серебристую. Все во мне обмерло, вижу только его глаза в пол-лица и улыбку дурацкую. А через миг и это пропало.
Весь обратный путь я на автопилоте проделал. Пару раз едва жив остался, напоследок мордой по косяку проехался. Вызвал лифт и поехал вниз, и все время думал только о том, как буду сколупывать обертку и класть в рот леденец.
Перед домом уже кричали, и люди носились туда-сюда, где-то выла сирена, может, даже и не одна, наверняка неслись к нам и пожарные, и скорая, и полиция. У меня в голове не было ни единой связной мысли, только крыша, и серебристая паутина, и Кристер.
А кто ж ему на крышу подняться предложил? Как подумал я об этом, так чуть не завыл в голос. А потом гляжу: Гунилла бежит.
Ножками перебирает, юбчонка над коленками телепается. Ни на кого не смотрит, и как-то сразу я понял: меня она ищет.
- Здравствуй, - говорю, - Гунна. Куда это ты, - говорю, - направилась?
Она меня взглядом окинула, сразу все увидела, и физиономию мою расцарапанную, и глаза мокрые, и одежду, всю в пыли и паутине.
Повисла она у меня на шее, рыдает, я сам то хихикаю, как сумасшедший, то слезу пускаю, а она уткнулась мне в плечо и все повторяет:
- Что же теперь с тобой будет, Малыш?.. Что же теперь с тобой будет?..
(с)перто